— Почему у государства такая политика к тем, кто остался на неподконтрольной территории?
— Основная проблема в том, что сегодня мало людей, готовых написать стратегию в той или иной сфере. Мы проводим реформы, говорим, что они хорошие, но не видим, как они преобразуют общество через 5-10 лет. Например, мы создали один антикоррупционный орган, другой. Но мы не понимаем, как они влияют на уровень коррупции, и мы в растерянности думаем, сколько их еще надо для того, чтобы побороть взяточников?
Все от того, что мы не высчитываем шахматную партию до конца, а рассчитываем на блицкриг. Если последнего нет, мы разводим руками и пытаемся понять, что же не так. Надо менять философию государства, оно должно работать на будущее, видеть это будущее в деталях и строить путь продвижения к нему.
— Давайте вернемся к интернатам в так называемой «ЛНР». Никого не волнует, что там остались дети-инвалиды? Кроме волонтеров…
— Есть достаточно большое количество людей, которые пытаются им помочь. Но вы правы, это частные инициативы. Государственная политика не думает о тех людях, которые остались на неподконтрольной территории.
Когда мы с вами говорим о том, что мы боремся за территориальную целостность страны, мы с вами боремся за что? За людей или за территорию? Борьба должна идти на двух фронтах. Да, существует пропаганда, которая несомненно очень влияет на мировоззрение тех, кто остался там и потребляет ее в большом количестве. Но это же не означает, что их можно оставить за бортом, не учитывать. С ними тоже нужно работать, иначе завтра, отвоевав эту территорию, мы получим население с протестными настроениями. Почему за четыре года государство не подумало, что будет на следующий день после того, как конфликт закончится?