— Я выбегаю из дома и четко слышу звук летящих в наше село мин. Секунды до того, как они начнут взрываться. Муж с ребенком уже в укрытии, я бегу за ними в чем была, без тапочек. Но на пороге останавливаюсь и начинаю закрывать дверь. А это уже не первый обстрел, окон нет, крыша побита. Но я стою и вожусь с замком: «Не дай Бог что-то украдут». Зачем? Да, беги ж ты! – Аня, библиотекарь из села Гранитное («серая» зона Донецкой области), вспоминает историю, которая произошла с ней в октябре 14-го так, словно пересказывает фильм, сбиваясь на описание своих ощущений и мыслей в третьем лице. Кажется, что даже спустя три года она не может поверить, что война происходит в ее родном поселке на самом деле, и она не закончится в один миг, как кошмарный сон. Она завершает свой рассказ хэппи-эндом:

– Добежала до семьи, прижала к себе ребенка и удивляюсь, что он молчит, не плачет. Только сердце часто бьется: «Ду-ду-ду-ду-ду». Это и было самое страшное.

Такая история типична для всех прифронтовых поселков. Люди покидали ад, который официально называют «серая зона» лишь на период интенсивных обстрелов. В прифронтовой полосе работают детсады и школы, магазины и кафе. Фермеры обрабатывают поля, упирающиеся в «ноль». Старики отказываются уезжать из сел, которые уже давно стали «призраками».

И самое простое объяснение такого поведения: инертность, осознание того, что помощи от государства не будет, страх потерять то, что строилось всю жизнь «кирпичик к кирпичику». Но сами селяне говорят, что остаются они и из любви к своей родине. Они признавались:

Даже спустя три с лишним года войны видно, что поселок Гранитное (Волновахский район Донецкой области) в мирное время не бедствовал. Рядом расположен карьер и зарплаты на нем были 6-7 тыс. грн – большие для села деньги. Вокруг — плодородные земли, а выращенный скот «улетал» на рынках Донецка, до которого когда-то было полтора часа езды.

— Они тут «куркулята», — улыбается Марина Пугачева, волонтер, глава мариупольской ассоциации женщин «Берегиня». – Даже внешне это село – островок. Они десятилетиями жили своим маленьким мирком на периферии. В мирное время начальство сюда приезжало раз в пять лет. Здесь привыкли к сытой спокойной жизни.

Сами селяне признавались:

По словам волонтеров, жители аполитичны: «Мы не за «красных» и не за «белых». Но директор местной школы Леся Коссе — У нас над школой висел украинский флаг. Но какие-то местные парни залезли на крышу, сняли его и повесили «флаг» так называемой «ДНР». Через несколько минут они же передумали, и вернули все как было, – признается Леся Степановна.

Осенью 14-го вокруг поселка разгорелись бои. Был взорван мосте через реку Кальмиус. Сейчас от сельсовета до линии разграничения – меньше километра

В Гранитном погибло 11 селян, из них двое – дети. Около сорока получили ранения.

— Сейчас нам хорошо. Обстрелы практически прекратились. Теперь они только ночью, вечером, и не каждый день, – рассказывает директор школы Леся Коссе. Она разговаривает с нами не спеша, четкими короткими предложениями, делает между ними паузы. Кажется, что это не интервью, а диктант, в котором особенно много «многоточий» и «восклицательных знаков»:

– Сейчас у нас электричество есть, работает котельная! У нас есть дети и есть учителя! – с особой гордостью добавляет педагог. Родители дополняют: «Пока у нас есть школа – село живо».

Несмотря на бои, ее школа не прекращала обучать. Притом, что практически два с половиной года электроэнергия появлялась по «графику»: две недели нет, полдня – есть. Генераторы были далеко не у всех, учителя признавались: «Иногда казалось, что родители приходили в школу только для того, чтобы вспомнить, как выглядит горящая лампочка». Уроки делали при свечах, а мобильный можно было зарядить в магазине за 5 грн. Беда была и с теплом.

— Печку-буржуйку нам волонтеры подарили, а топили мы ее благодаря пациентам. Приходит к нам человек «капаться» и приносит мешок дров. Пока лежит под капельницей, мы кабинет топим. Потом ждем следующего, – рассказывали нам в местной больнице. Сейчас ее ремонтируют с помощью Международного комитета Крестного Креста (МККК) и волонтеров. Здание было разбито войной так, что лишь один кабинет был условно пригоден для приема больных. Досталось и школе:

В самые тяжелые дни в школу приходило 10-20 учеников. В этом году за парты сели 157 детей (в 2014-м их было более 300)

— Помню, на празднике первого звонка в 2015 году я сказал школьникам: «Если вы будете бегать по коридорам – не сделаю ни одного замечания». Здесь должен быть смех. Здесь дети должны бегать и жить. Уже когда на земле валяются – делаю замечания, — признается директор, потом спохватывается, дескать, Бог весть что подумают об учениках и добавляет. — У нас очень хорошие дети.

Она же рассказывает нам, что часть учителей в тяжелые дни уехали:

— Их не было неделю, две, потом возвращались. Они понимали, что занятия идут, а никто на замену в этот ад не приедет, – говорит Леся Коссе. – Я все время оставалась в селе. К нам приезжали волонтеры, обещали вывезти. Но куда? На каких условиях? И почему я должна уезжать? Это моя земля, мое село, моя школа. Нельзя это потерять, нельзя потерять родное.

— Но у вас же на новом месте могло бы быть больше возможностей. Вашей энергии хватило бы, чтобы сделать карьеру. Могли бы быть чиновником, политиком? – расспрашиваем мы директора школы.

— Я не сделала карьеру, но состоялась в своем селе как человек.

Часть учеников школы живет в соседнем селе Старомарьевка, расположенном на неподконтрольной территории. Но, конечно, глядя на класс, ты не поймешь, где «подконтрольные» дети, а где – нет. Только с помощью учителя мы узнаем, что за последней партой сидит первоклашка Алина, которой приходится два раз в день пересекать линию фронта. Тихая спокойная девочка, услышав вопрос о дороге, начинает слегка заикаться:

— Иду и о добром думаю. Чтобы всегда все хорошо было. Чтобы не стреляли.

— А такое было? – осторожно спрашиваем мы.

— Мы шли с бабушкой и начали автоматы стрелять… Мы присели… Но страшнее было, когда стреляли очень громко. У меня было свое место в шифоньере, и мы туда прятались, – девочка рассказывает о пережитом спокойным тоном, но голос вздрагивает, она начинает делать резкие короткие вдохи. Мы лихорадочно меняем тему:

— А кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Помощником.

— ?

— Ну, помогать всем.

Тем временем в кабинете директора собрались родители. Мам попросили поговорить с нами, и они, не снимая курток, уселись вдоль стены с почетными грамотами. Все спешили поскорее поделиться наболевшим и наконец забрать ребенка домой, в «свою крепость». Вопросы задавали не мы, а нам:

— У нас по центральной улице стоит дом, разбитый полностью. Там снаряд попал прямо в манеж. Но когда обстрел только начался, мама успела взять на руки ребенка и убежать в другую комнату. Там их засыпало. Представьте, как это вытаскивать землю изо рта у своего малыша, чтобы он не задохнулся? – сверкает глазами одна из мам.

Ее соседка подхватывает:

Нам жалуются, словно мы психологи:

— Нервные дети сильно. Вспыльчивые. Вот только повысишь тон, и даже от невинного: «Алина, иди сюда!» ее сразу дергает. Испуг у нее.

— А ваша психика? – осторожно интересуемся мы.

Родители взрываются:

— Да мы до такой степени здесь психованные!

— Неправда! Вы положительно влияете. Вы уравновешенные перед детками! – вмешивается в разговор директор, и ее поучительный тон мгновенно гасит страсти.

— Нет-нет. Перед ними – да. Перед ними, мы спокойные, – охотно соглашаются родители. — Они на нас смотрят, и если ты плачешь, и у нее слезы текут. Крепимся. А захотела всплакнуть, делаешь это так, чтобы дочка не видела.

— А дети гуляют после уроков? – задаем мы следующий вопрос.

— Я не могу девочку выпустить за ворота, боюсь, что начнут стрелять. Когда она просит: «Я хочу покататься на велосипеде», говорю: «Пошли вместе». Дальше десяти шагов от себя не отпускаю. А так сидят дома они. Опасность везде, все заминировано. Наши дети разучились смотреть на небо, только под ноги.

Мне начинают рассказывать, что дети едва дотерпели до конца каникул, все рвались в школу к друзьям.

— Им надо чем-то заниматься, кроме уроков. Вот бы нам бальный кружок? Вот, хоть бы раз в неделю кто-то к нам приезжал бы…

— Нам нужен психолог в школу, – включается в диалог директор школы. – Своего нет.

— Нам нужно, чтобы закончилась эта война! Остальные проблемы мы решим сами, – резко выпаливает одна из мам.

— Эти люди все еще живут вчерашним днем. Они во многом не осознают, что прошлое не вернуть, что придется менять свою жизнь, – рассказывает волонтер Марина Пугачева. — Они работящие, они сплоченные, и для своей громады они способны горы свернуть. Вот только хороший поток помощи от волонтеров некоторых испортил. К бесплатному быстро привыкли, даже спрашивали: «А что, в этом году гуманитарки не будет?».

Заметим, что Георгий Тука в одном из интервью говорил, что лишь 6-8% жителей Донбасса хотели бы получить помощь для развития своего бизнеса. Объясняет он это тем, что люди из поколения в поколение трудились на крупных предприятиях, у них нет ни опыта, ни привычки заботиться о себе.

Но при этом в самом Гранитном нам с гордостью рассказывали, что молодежь охотно берет гранты на развитие личного хозяйства, с помощью того же МККК они получили птицу, кормы для нее. Нам с гордостью показывали отремонтированный силами Красного Креста трактор.

— Мы в первую очередь работали над тем, чтобы у людей было тепло, продукты. Но вот назрел вопрос решать проблему с мусором. Техника сломалась, он годами не вывозился. К тому же это – три дополнительных рабочих места. Людям дали толчок остаться, пока не начнут работать предприятия, — рассказывает Василина Николаева, секретарь сельсовета.

Как видите, тема переселения из села не обсуждается.

— Они не уедут. Они патриоты своей громады, своей земли. Это, можно сказать, «местечковый патриотизм», — рассуждает волонтер Марина Пугачева. — Мы проводили опрос и оказалось, что многие мечтают, чтобы их дети работали на их земле, никуда не уезжали из села. С одной стороны, это хорошо, с другой стороны — у них очень ограниченный кругозор. Только с нашей помощью он меняется. И если год назад им было все равно, что происходит в Киеве, то сейчас они сами звонят и спрашивают: «Ты выдела, что в столице происходит? Что же это будет?». С этими людьми нужно работать.

Волонтеры, с которыми мы общались, в один голос твердили: «На сегодня государственной программы по переселению из «серой» зоны нет».

— В серой зоне много населенных пунктов, которые являются приговором для местной власти. Да, всех эвакуировать невозможно. Но почему не вывезти хотя бы некоторых! Я лично видела в Широкино пенсионеров-инвалидов, которые держались за свою «халабудку», — рассказывает волонтер Ксения Пономарева.– Это очень больная тема. Несмотря на то, что я киевлянка, я на стороне местного населения. То, что там происходит – это «жесть». Это просто «жесть». Там довольно много стариков, которые помнят ту войну. И они, не сговариваясь, замечают, что сейчас более жестко. Я общалась с широкинцами, я спрашивала у них: «У вас что заборы вокруг села? Полей нет?» А они опускают глаза и ничего не отвечают. Навязывается эта «война между домиками», навязывается не нами, но мы ее принимаем. И на каком основании оттуда вывозить людей, если у нас официально нет войны? Хотя. Можно было бы вывезти, было бы желание.

Волонтеры говорят, что ждут социального взрыва. Приближается зима, на дрова уже порубили все, что можно, а уголь для «серой» зоны – золотой.

— Боюсь, что многие старики, у которых нет ни газа, ни буржуйки, ни угля, замерзнут, – мрачно пророчат волонтеры.

Сами жители «серой» зоны твердят как мантру: «Как-нибудь перезимуем. Главное, чтоб обстрелы закончились».

— Говорят, что меньше чем три года война не выгодна, а дольше пяти – нерентабельна. Подождем посмотрим, – заключают волонтеры.

Фото автора