Политическая машина России становится все более репрессивной, а ее позиция на мировой арене — воинственнее, чем когда-либо, пишет британский журнал The Economist 1843.
На фоне растущей напряженности вокруг Сирии российское государственное телевидение предупреждает о потенциальной войне с Америкой. Тем не менее, многие москвичи кажутся далекими от этой угрозы.
Социологи отмечают, что русское общество деполитизировано и находится в состоянии покоя. У Владимира Путина рейтинг доверия свыше 80%, а на недавних парламентских выборах его партия «Единая Россия» взяла более 75% мест. Явка избирателей была на рекордно низком уровне.
Легко было бы считать отсутствие сопротивления среди москвичей признаком вялости. Однако, по мнению журнала, это неправильно. Несмотря на атмосферу, что царит в столице России, есть и другая Москва — творческая, образованная и светская.
Диссонанс между двумя столицами — осажденной крепостью и многолюдной Москвой — может озадачить. Приезжие представляют себе зловещий, серый город и удивляются, когда находят бесплатный общественный Wi-Fi и хипстеров.
В условиях, в которых сейчас находится страна, многие жители решили выражать себя в частном порядке, а не публично, в культурном отношении, а не политически. Москвичи нашли убежище в мирах своих собственных творений, посещении лекций, уроков и размышлениях об искусстве. Несмотря на позитивность этой новой для многих модели поведения, она все же напоминает механизм выживания.
Двойственность, по мнению журнала, связана с тем, что после протестов в 2011—2012 годах на Болотной, в ходе которых десятки тысяч москвичей вышли на улицы, пространство для участия в политике закрылось. Арестовывая и преследуя своих противников, Кремль дал понять, что попытки противостоять могут плохо закончиться.
После этого каждый находил свою нишу. Кого-то накрыло волной патриотизма, появившейся после аннексии Крыма. Другие покинули страну (даже официальная статистика эмиграции показывают резкий рост выездов с 2012 года). Однако большинство граждан просто отвернулись от политики и окунулись в то, что русские полушутя называют «внутренней эмиграцией».